Статьи елены сорокиной о творчестве николая гумилева. Пассионарность и пассионарии в творчестве Николая Гумилёва. Самые замечательные страницы жизни Н. С. Гумилева

Влияние пассионариев на творчество Н. С. Гумилёва , на его мировоззрение и взгляды.

Имя Николая Степановича Гумилёва знают сейчас не только любители и знатоки поэзии. О нем как о человеке и поэте можно писать целые монографии, освещая его творчество и жизнь в разных ракурсах.

Наша задача — представить его творчество в новом аспекте — через пассионарность и показать, какое значение занимает эта черта в характере поэта.

Немного о пассионарности. Этот термин был введен в обиход известным историком Л. Н. Гумилёвым «…для определения поведенческого человеческого качества, когда индивид во имя реализации своей мечты или идеи готов идти на риск, не уравновешенный инстинктом личного или видового самосохранения, и может пожертвовать собой ради поставленной цели, в том числе и иллюзорной».

Пассионарность — довольно новое понятие в литературе

1. Немного о пассионарности Н. Гумилёва рассказал в своей книге «Николай Гумилёв. Поэт и воин» А. Доливо-Добровольский. Автор, исследуя жизнь и творчество поэта, указывает, что сам «Николай Гумилёв был в высшей степени пассионарен. О нем писали, что он любил все красивое, жуткое, опасное, любил контрасты нежного и грубого, изысканного и простого. Он влекся к страшной красоте, к пленительной опасности. Героизм казался ему вершиной духовности». Хотя автор монографии считает, что «героизм казался ему (поэту — Е.С.) вершиной духовности», но это только субъективное мнение А. Доливо-Добровольского. Сам поэт едва ли признавал, что вершиной духовности может быть только героизм. Ведь Гумилёв был утонченно-изыскан, аристократичен до мозга костей. Действительно, он был храбр до безрассудства, но все-таки считал, что вершиной духовности является красота, стихи.

Автор монографии обмолвился, что поэт «родился хилым и болезненным ребенком, а стал физически сильным, неутомимым, с железными мускулами». Да, Гумилёв усовершенствовал себя в физическом отношении. А поскольку он сделал себя выносливым и храбрым, то ему были интересны такие же люди. Его манили приключенческие романы. Мальчик жаждал романтики, приключений, его привлекали герои Буссенара, Жюль Верна, Майн Рида, Гюстава Эмара и Фенимора Купера. Он зачитывался приключениями «Детей капитана Гранта» и «Путешествиями капитана Гаттераса». Один из младших современников поэта — Виктор Шкловский однажды заметил: «Вы сейчас читаете другого Жюль Верна», имея в виду мировосприятие читателей другой эпохи.

Мир будущего поэта был волшебным и недоступным для понимания непосвященных. Он жил в нескольких измерениях, и парил на крыльях. Его увлечение приключенческими романами не прошло даром, т.к., в дальнейшем отразилось в творчестве. Но детство, как самая интересная, длинная и волшебная сказка, очень быстро заканчивается. Миг — и совсем другой мир раскрывается перед подростком: мир обыденный, жестокий, когда человек для реализации своей идеи или мечты готов пожертвовать собой во имя поставленной цели.

Юный поэт любил читать о личностях сильных и мужественных, что способствовало развитию его мировоззрения и формированию как личности. Благодаря прочитанным книгам, под влиянием судеб литературных героев Гумилёв публикует первый полудетский стихотворный сборник «Путь конквистадоров», где впервые появляется образ конквистадора, проходящий через все творчество будущего поэта. Но это не тот конквистадор, который покрыл себя людской кровью, беспринципный и алчный, искатель богатств и золота. Герой Гумилёва предстает скорее как странствующий рыцарь, как гордый и неуязвимый, бесстрашный покоритель неизведанных стран:

Я конквистадор в панцире железном,
Я весело преследую звезду,
Я прохожу по пропастям и безднам,
И отдыхаю в радостном саду.

Николай Степанович предугадал появление пассионарности, разработанной впоследствии как теория в работах известного историка — Л. Н. Гумилёва, поскольку в своем творчестве поэт прославлял тех, кто бесстрашно смотрел смерти в лицо. Это и «конквистадоры в панцире железном», и путешественники «умиравшие от жажды в пустыне», и «открыватели новых земель». У героев Гумилёва чувство риска, пассионарности во имя идеи постоянно преобладало над инстинктом самосохранения.

Но всего прекрасней жажда славы;
Для нее родятся короли,
В океане ходят корабли.

В дальнейшем творчестве поэт показал своих героев настоящими пассионариями2, и поэтому они отвергают спокойную, тихую жизнь. Для них важнее всего — жажда жизни:

Как в этом мире дышится легко!
Скажите мне, кто жизнью недоволен,
Скажите, кто вздыхает тяжело,
Я каждого утешить волен.

В последних классах гимназии ему близки герои Ницше, в особенности — Заратустра. Этот образ наталкивает начинающего поэта на мысль о создании «Песни Заратустры» и вошедшей в сборник « Путь конквистадоров». Благодаря этому образу сформировались некоторые жизненные позиции будущего автора, поскольку Заратустра, в какой-то степени, тоже являлся пассионарием, т.к. ему были подвластны природные стихии.

Именно под влиянием пассионариев формируется жизненное кредо самого Николая Гумилёва, который хотел активно строить свою жизнь. Для него на первом месте — подвиг, стремление к подвигу, а не размеренный уклад жизни:

Всегда ненужно и непрошено
В мой дом спокойствие входило.
Я клялся быть стрелою брошенной,
Рукой Немврода иль Ахилла.

Риск во имя идеи, даже необдуманной, пассионарность, у него постоянно превосходит инстинкт самосохранения:

И если нет полдневных слов звездам,
Тогда я сам мечту свою создам
И песней битв любовно зачарую.

Страсть к путешествиям победила даже любовь, стремление быть с любимой женщиной. Наиболее ярко пассинарность поэта проявилась во время путешествий, поскольку поэт имел возможность увидеть не только неизвестные страны, но и реализовать свои духовные силы и на благо любимой Родины совершить подвиг, что он и сделал. Поскольку путешествия, предпринятые им в Африку, уже можно считать подвигом.

И позже, в годы 1-й мировой войны, у Гумилёва пассионарность проявляется достаточно ярко. О бесстрашии поэта, о его смелости в полку ходили легенды. Он, как Дон Кихот, следовал поставленной цели, и с блеском преодолевал трудности, встававшие на его пути:

Я не раз в упованье великой борьбы,
Побеждаем был вражеской силой
И не раз под напором жестокой судьбы
Находился у края могилы.
Но отчаянья не было в сердце моем
И надежда мне силы давала,
И я бодро стремился на битву с врагом,
На борьбу против злого начала.

В стихах о войне он поднимает жизненные принципы, присущие ему самому и проповедуемые им самим:

Победа, слава, подвиг — бледные
Слова, затерянные ныне
Звучат в душе, как громы медные,
Как голос Господа в пустыне.

В военное время он, попавший вольноопределяющимся в кавалерийский полк, и прошедший путь до офицера, был для товарищей по оружию вдохновляющим примером. Поскольку он был одним из немногих военных и отличался особенным бесстрашием, то вскоре дважды был награжден георгиевскими крестами за личную храбрость: один — за опасную разведку в тылу врага, второй — за выведение из-под огня, брошенного пулемета. Мужество и оптимизм поэта, его высокая пассионарность подсказывают, что смерть минет его на войне стороной:

Военная лирика поэта дала читателю представление о войне, увиденное глазами непосредственного участника. Он один из немногих военных, в душе, которого остались патриотические чувства, ощущение долга перед Родиной, и позитивное мироощущение. Гумилёв довольно сдержан в своем патриотизме, хотя чувство горячей любви к Родине и согражданам постоянно присутствует в творчестве. Его патриотизм и человечность проявились особенно ярко, когда он находился рядом с солдатами в окопах во время военных действий, поняв достаточно глубоко высокий дух русского воина.

И мечтаю я, чтобы сказали
О России, стране равнин:
— Вот страна прекраснейших женщин
И отважнейших мужчин.

Период войны для Гумилёва — это период становления новых этапов в его творчестве, т.е. он другими глазами начал смотреть на жизнь и окружающую его действительность. Стихи поэта о войне составили ядро сборника «Колчан» и явились прекраснейшим образцом военной лирики в русской литературе, поскольку автор удивительно реалистично описал военные действия и показал патриотический подъем лирического героя. Упомянутый сборник характеризует также о духовной зрелости поэта. Переживания героя показаны не только в стихах, но и в прозе, особенно в военных заметках «Записки кавалериста».

Как собака на цепи тяжелой,
Тявкает за лесом пулемет,
И жужжат шрапнели, точно пчелы,
Собирая ярко — красный мед.

Сборник «Колчан» можно назвать в какой-то степени лирическим дневником, поскольку отразилось видение поэтом собственной концепции личности в истории. У исследователей творчества Гумилёва после прочтения военных стихов из сборника «Колчан» сложилось как позитивное, так и негативное мнение. Мы хотели закончить описание этой темы оценкой известного литературоведа Ю. В. Зобнина : «…военный цикл Гумилёва — это целое созвездие прекрасных произведений искусства, дошедших до нас в своем первозданном, ничуть не потускневшем за семидесятилетнее полуподпольное существование блеске”. Гумилёв был убежден, что война, в которой принимает участие русский народ, является борьбой за правое дело:

Но воистину светло и свято
Дело величавое войны.
Серафимы, огненно-крылаты,
За плечами воинов видны.

«Стихов, посвященных войне, немного в книгах поэта, но ко всему в этом мире он подходит, как воин, которого на время отпустили из стана, чтобы он отдохнул и пображничал», — считал современник поэта Г. И. Чулков. (15)

Некоторые исследователи творчества Гумилёва считают, что войну он идеализировал и изобразил ее как в «Записках…», так и в «Колчане» чуть ли не празднично: «Настроение у всех самое идиллическое». Поскольку одной фразой нельзя охарактеризовать ни настроения человека, ни его взгляды, поэтому мнение данных исследователей весьма и весьма субъективно. (4) Но, помимо этого мнения, бытовало еще и другое. Цитируем дословно: «…как подлинному конквистадору, ему было безразлично, под каким знаменем бороться. Его увлекал самый процесс борьбы, романтика войны, — больше того: романтика проливающейся крови влекла к себе Гумилёва». (7) Т.е., опять исследователь хочет доказать читателю, что поэт захотел поиграть в войну и только, некоторым образом — развлечься, ощутить адреналин в крови. Но, к счастью, это неверное мнение. Гумилёв, как истинный пассионарий, не стремился к бездумным действиям, а совершал поступки в зависимости от обстоятельств, поскольку со временем пришел к выводу, что война — всеобщая человеческая бойня. И благодаря изменению взглядов поэта, под его пером родились такие прекрасные строки о войне.

Пассионарность как черту характера он сохранил до конца своих дней. Его арестовали летом 1921 года якобы за участие в контрреволюционном заговоре. В застенках ЧК он держался мужественно, и на вопрос конвоира, есть ли в камере поэт Гумилёв, ответил:

— Здесь нет поэта Гумилёва, здесь есть офицер Гумилёв.

Безусловно, он не искал себе смерти в застенках ЧК, но в какой — то степени предвидел свой конец.

И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Потонувшей в диком плюще.

Гордые и смелые люди для любой власти всегда были опасны, а во времена революционных преобразований — особенно. Именно так и произошло с Гумилёвым. Слова одного из стихотворений можно отнести и к нему самому:

Но когда вокруг свищут пули,
И волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться, и делать что надо.

Гумилёв однажды сказал: «Поэт — всегда господин жизни, творящий из нее, как из драгоценного материала, свой образ и подобие. Если она оказывается страшной, мучительной и печальной, — значит, таковой он ее захотел».

Мы не будем доказывать аксиомы о том, что человек смертен, а настоящая поэзия бессмертна. Это и так известно. Хочется только отметить, что поэзия Николая Гумилёва — гениальна, и как поэт он занял достойное место в русской литературе.

Его имя является для потомков символом благородного и мужественного человека, воплотившего в себе пример позитивного мироощущения по отношению к людям, религии и природе.

Николай Степанович Гумилев прожил очень яркую, но короткую, насильственно прерванную жизнь. Огульно обвиненный в антисоветском заговоре, он был расстрелян. Погиб на творческом взлете, полный ярких замыслов, всеми признанный Поэт, теоретик стиха, активный деятель литературного фронта.

И свыше шести десятков лет его произведения не переиздавались, на все им созданное был наложен жесточайший запрет. Само имя Гумилева обходили молчанием. Лишь в 1987 году стало возможно открыто сказать о его невиновности.

Вся жизнь Гумилева, вплоть до трагической его смерти, -- необычна, увлекательна, свидетельствует о редком мужестве и силе духа удивительной личности. Причем ее становление протекало в спокойной, ничем не замечательной обстановке. Испытания Гумилев находил себе сам.

Будущий поэт родился в семье корабельного врача в Кронштадте. Учился в Царскосельской гимназии. В 1900-1903 гг. жил в Грузии, куда получил назначение отец. По возвращении семьи продолжал занятия в Николаевской царскосельской гимназии, которую закончил в 1906 г. Однако уже в это время он отдается своему страстному увлечению поэзией.

Первое стихотворение публикует в «Тифлисском листке» (1902), а в 1905 г.-- целую книжку стихов «Путь конквистадоров». С тех пор, как сам позже заметил, им целиком завладевает «наслаждение творчеством, таким божественно-сложным и радостно-трудным».

Творческое воображение пробудило в Гумилеве жажду познания мира. Он едет в Париж для изучения французской литературы. Но покидает Сорбонну и отправляется, несмотря на строгий запрет отца, в Африку. Мечта увидеть загадочные земли изменяет все прежние планы. За первой поездкой (1907) последовали еще три в период с 1908 по 1913 г., последняя в составе организованной самим Гумилевым этнографической экспедиции.

В Африке он пережил много лишений, болезней, на опасные, грозившие смертью испытания шел по собственному желанию. А в результате привез из Абиссинии ценные материалы для Петербургского Музея этнографии.

Обычно считают, что Гумилев стремился только к экзотике. Страсть к путешествиям, скорее всего, была вторичной. В. Брюсову он объяснил ее так: «...думаю уехать на полгода в Абиссинию, чтобы в новой обстановке найти новые слова». О зрелости поэтического видения неотступно думал Гумилев.

В первую мировую войну ушел добровольцем на фронт. В корреспонденциях с места военных действий отразил их трагическую сущность. Не счел нужным обезопасить себя и участвовал в самых ответственных маневрах. В мае 1917 г. уехал по собственному желанию на Салоникскую (Греция) операцию Антанты.

На родину Гумилев вернулся лишь в апреле 1918 года. И сразу включился в напряженную деятельность по созданию новой культуры: читал лекции в институте Истории искусств, работал в редколлегии издательства «Всемирная литература», в семинаре пролетарских поэтов, во многих других областях культуры.

Перенасыщенная событиями жизнь не помешала стремительному развитию и расцвету редкого таланта. Один за другим выходят поэтические сборники Гумилева: 1905 -- «Путь конквистадоров», 1908 -- «Романтические цветы», 1910 -- «Жемчуга», 1912 -- «Чужое небо», 1916 -- «Колчан», 1918 -- «Костер», «Фарфоровый павильон» и поэма «Мик», 1921 -- «Шатер» и «Огненный столп».

Писал Гумилев и прозу, драмы, вел своеобразную летопись поэзии, занимался теорией стиха, откликался на явления искусства других стран. Как он сумел все это вместить в какие-то полтора десятка лет, остается секретом. Но сумел и сразу привлек внимание известных деятелей литературы.

Жажда открытия неведомой красоты все-таки не была удовлетворена. Этой заветной теме посвящены яркие, зрелые стихи, собранные в книге «Жемчуга». От прославления романтических идеалов поэт пришел к теме исканий, собственных и общечеловеческих. «Чувством пути» (определение Блока; здесь перекликнулись художники, хотя и разное ищущие) проникнут сборник «Жемчуга». Самое его название исходит от образа прекрасных стран: «Куда не ступала людская нога,/Где в солнечных рощах живут великаны/И светят в прозрачной воде жемчуга». Открытие ценностей оправдывает и одухотворяет жизнь. Символом этих ценностей и стали жемчуга. А символом поиска -- путешествие. Так реагировал Гумилев на духовную атмосферу своего времени, когда определение новой позиции было, главным.

По-прежнему лирический герой поэта неиссякаемо мужествен. В пути: оголенный утес с драконом -- «вздох» его -- огненный смерч». Но покоритель вершин не знает отступлений: «Лучше слепое Ничто,/Чем золотое Вчера...» Поэтому так влечет полет гордого орла. Авторская фантазия как бы дорисовывает перспективу его движения -- «не зная тленья, он летел вперед»:

Он умер, да! Но он не мог упасть,

Войдя в круги планетного движенья,

Бездонная внизу зияла пасть,

Но были слабы силы притяженья.

Небольшой цикл «Капитаны», о котором так много высказывалось несправедливых суждений, рожден тем же стремлением вперед, тем же преклонением перед подвигом:

«Ни один пред грозой не трепещет,

Ни один не свернет паруса».

Гумилеву дороги деяния незабвенных путешественников: Гонзальво и Кука, Лаперуза и де Гама... С их именами входит в «Капитаны» поэзия великих открытий, несгибаемой силы духа всех, «кто дерзает, кто хочет, кто ищет» (не здесь ли нужно видеть причину суровости, ранее социологически истолкованной: «Или, бунт на борту обнаружив,/Из-за пояса рвет пистолет»?).

В «Жемчугах» есть точные реалии, скажем, в картине береговой жизни моряков («Капитаны»). Однако, отвлекаясь от скучного настоящего, поэт ищет созвучий с богатым миром свершений и свободно перемещает свой взгляд в пространстве и времени. Возникают образы разных веков и стран, в частности вынесенные в заглавия стихотворений: «Старый конквистадор», «Варвары», «Рыцарь с цепью», «Путешествие в Китай». Именно движение вперед дает уверенность автору в избранной идее пути. А также -- форму выражения.

Ощутимы в «Жемчугах» и трагические мотивы -- неведомых врагов, «чудовищного горя». Такова власть бесславного окружающего. Его яды проникают в сознание лирического героя. «Всегда узорный сад души» превращается в висячий сад, куда так страшно, так низко наклоняется лик луны -- не солнца.

Испытания любви исполнены глубокой горечи. Теперь пугают не измены, как в ранних стихах, а потеря «уменья летать»: знаки «мертвой томительной скуки»; «поцелуи -- окрашены кровью»; желание «заворожить садов мучительную даль»; в смерти найти «острова совершенного счастья».

Смело проявлено подлинно гумилевское -- поиск страны счастья даже за чертой бытия. Чем мрачнее впечатления, тем упорнее тяготение к свету. Лирический герой стремится к предельно сильным испытаниям: «Я еще один раз отпылаю упоительной жизнью огня». Творчество -- тоже вид самосожжения: «На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ/И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача».

В статье «Жизнь стиха» Гумилев писал: «Под жестом в стихотворении я подразумеваю такую расстановку слов, подбор гласных и согласных звуков, ускорений и замедлений ритма, что читающий стихотворение невольно становится в позу героя, испытывает то же, что сам поэт...» Таким мастерством владел Гумилев.

Неутомимый поиск определил активную позицию Гумилева в литературной среде. Он скоро становится видным сотрудником журнала «Аполлон», организует «Цех поэтов», а в 1913 г. вместе с С. Городецким формирует группу акмеистов.

Самый акмеистический сборник «Чужое небо» (1912) был тоже логичным продолжением предшествующих, но продолжением иного устремления, иных замыслов.

В «чужом небе» снова ощущается беспокойный дух поиска. В сборник были включены небольшие поэмы «Блудный сын» и «Открытие Америки». Казалось бы, они написаны на подлинно гумилевскую тему, но как она изменилась!

Рядом с Колумбом в «Открытии Америки» встала не менее значительная героиня -- Муза Дальних Странствий. Автора теперь увлекает не величие деяния, а его смысл и душа избранника судьбы. Может быть, впервые во внутреннем облике героев-путешественников нет гармонии. Сравним внутреннее состояние Колумба до и после его путешествия: Чудо он духовным видит оком.

Целый мир, неведомый пророкам,

Что залег в пучинах голубых,

Там, где запад сходится с востоком.

А затем Колумб о себе: Раковина я, но без жемчужин,

Я поток, который был запружен.

Спущенный, теперь уже не нужен.

«Как любовник, для игры другой

Он покинут Музой Дальних Странствий».

Аналогия с устремлениями художника безусловна и грустна. «Жемчужины» нет, шалунья муза покинула дерзновенного. О цели поиска задумывается поэт.

Пора юношеских иллюзий прошла. Да и рубеж конца 1900-х -- начала 1910-х гг. был для многих трудным, переломным. Чувствовал это и Гумилев. Еще весной 1909 г. он сказал в связи с книгой критических статей И. Анненского: «Мир стал больше человека. Взрослый человек (много ли их?) рад борьбе. Он гибок, он силен, он верит в свое право найти землю, где можно было бы жить». К тому же стремился и в творчестве. В «Чужом небе» -- явственная попытка установить подлинные ценности сущего, желанную гармонию.

Гумилева влечет феномен жизни. В необычном и емком образе представлена она -- «с иронической усмешкой царь-ребенок на шкуре льва, забывающий игрушки между белых усталых рук». Таинственна, сложна, противоречива и маняща жизнь. Но сущность ее ускользает. Отвергнув зыбкий свет неведомых «жемчужин», поэт все-таки оказывается во власти прежних представлений -- о спасительном движении к дальним пределам: Мы идем сквозь туманные годы,

Смутно чувствуя веянье роз,

У веков, у пространств, у природы

Отвоевывать древний Родос.

А как же смысл человеческого бытия? Ответ на этот вопрос для себя Гумилев находит у Теофиля Готье. В посвященной ему статье русский поэт выделяет близкие им обоим принципы: избегать «как случайного, конкретного, так и туманного, отвлеченного»; познать «величественный идеал жизни в искусстве и для искусства». Неразрешимое оказывается прерогативой художественной практики. В «Чужое небо» включает Гумилев подборку стихов Готье в своем переводе. Среди них -- вдохновенные строки о созданной человеком нетленной красоте. Вот идея на века:

Все прах.-- Одно, ликуя,

Искусство не умрет.

Переживет народ.

Так созревали идеи «акмеизма». А в поэзии отливались «бессмертные черты» увиденного, пережитого. В том числе и в Африке. В сборник вошли «Абиссинские песни»: «Военная», «Пять быков», «Невольничья», «Занзибарские девушки» и др. В них, в отличие от других стихотворений, много сочных реалий: бытовых, социальных. Исключение понятное. «Песни» творчески интерпретировали фольклорные произведения абиссинцев. В целом же путь от жизненного наблюдения к образу у Гумилева очень непростой.

Внимание художника к окружающему всегда было обостренным.

Однажды он сказал: «У поэта должно быть плюшкинское хозяйство. И веревочка пригодится. Ничего не должно пропадать даром. Все для стихов». Способность сохранить даже «веревочку» ясно ощущается в «Африканском дневнике», рассказах, непосредственном отклике на события первой мировой войны -- «Записках кавалериста». Но, по словам Гумилева, «стихи -- одно, а жизнь -- другое». В «Искусстве» (из переводов Готье) есть сходное утверждение:

«Созданье тем прекрасней,

Чем взятый материал

Бесстрастней».

Таким он и был в лирике Гумилева. Конкретные признаки исчезали, взгляд охватывал общее, значительное. Зато авторские чувства, рожденные живыми впечатлениями, обретали гибкость и силу, рождали смелые ассоциации, притяжение к иным зовам мира, а образ обретал зримую «вещность».

Сборник стихов «Колчан» (1916) долгие годы не прощали Гумилеву, обвиняя его в шовинизме. Мотивы победной борьбы с Германией, подвижничества на поле брани были у Гумилева, как, впрочем, и у других писателей этого времени. Патриотические настроения были близки многим. Отрицательно воспринимался и ряд фактов биографии поэта: добровольное вступление в армию, проявленный на фронте героизм, стремление участвовать в действиях Антанты против австро-германо-болгарских войск в греческом порту Салоники и пр. Главное, что вызвало резкое неприятие, -- строка из «Пятистопных ямбов»: «В немолчном зове боевой трубы/Я вдруг услышал песнь моей судьбы...» Гумилев расценил свое участие в войне как высшее предназначение, сражался, по словам очевидцев, с завидным спокойным мужеством, был награжден двумя крестами. Но ведь такое поведение свидетельствовало не только об идейной позиции, о нравственной, патриотической -- тоже. Что касается желания поменять место военной деятельности, то здесь опять сказалась власть Музы Дальних Странствий.

В «Записках кавалериста» Гумилев раскрыл все тяготы войны, ужас смерти, муки тыла. Тем не менее не это знание легло в основу сборника. Видя народные беды, Гумилев пришел к широкому выводу: «Дух <...> так же реален, как наше тело, только бесконечно сильнее его».

Сходными внутренними прозрениями лирического героя привлекает «Колчан». Б. Эйхенбаум зорко увидел в нем «мистерию духа», хотя отнес ее лишь к военной эпохе. Философско-эстетическое звучание стихов было, безусловно, богаче.

Еще в 1912 г. Гумилев проникновенно сказал о Блоке: два сфинкса «заставляют его «петь и плакать» своими неразрешимыми загадками: Россия и его собственная душа». «Таинственная Русь» в «Колчане» тоже несет больные вопросы. Но поэт, считая себя «не героем трагическим» -- «ироничнее и суше», постигает лишь свое отношение к ней:

О, Русь, волшебница суровая,

Повсюду ты свое возьмешь.

Бежать? Но разве любишь новое

Иль без тебя да проживешь?

Есть ли связь между духовными исканиями Гумилева, запечатленными в «Колчане», и его последующим поведением в жизни?

Видимо, есть, хотя сложная, трудноуловимая. Жажда новых, необычных впечатлений влечет Гумилева в Салоники, куда он выезжает в мае 1917 г. Мечтает и о более дальнем путешествии -- в Африку. Объяснить все это только стремлением к экзотике, думается, нельзя. Ведь не случайно же Гумилев едет кружным путем -- через Финляндию, Швецию, многие страны. Показательно и другое. После того как, не попав в Салоники, благоустроенно живет в Париже, затем в Лондоне, он возвращается в революционный холодный и голодный Петроград 1918 г. Родина суровой, переломной эпохи воспринималась, наверное, самым глубоким источником самопознания творческой личности. Недаром Гумилев сказал: «Все, все мы, несмотря на декадентство, символизм, акмеизм и прочее, прежде всего русские поэты». В России и был написан лучший сборник стихов «Огненный столп» (1921).

К лирике «Огненного столпа» Гумилев пришел не сразу. Значительной вехой после «Колчана» стали произведения его парижского и лондонского альбомов, опубликованные в «Костре» (1918). Уже здесь преобладают раздумья автора о собственном мироощущении. Он исходит из самых «малых» наблюдений -- за деревьями, «оранжево-красным небом», «медом, пахнущим лугом», «больной» в ледоходе рекой. Редкая выразительность «пейзажа» восхищает. Только отнюдь не сама природа увлекает поэта. Мгновенно, на наших глазах, открывается тайное яркой зарисовки. Оно-то и проясняет подлинное назначение стихов. Можно ли, например, сомневаться в смелости человека, услышав его призыв к «скудной» земле: «И стань, как ты и есть, звездою,/ Огнем пронизанной насквозь!»? Всюду ищет он возможности «умчаться вдогонку свету». Будто прежний мечтательный, романтичный герой Гумилева вернулся на страницы новой книги. Нет, это впечатление минуты. Зрелое, грустное постижение сущего и своего места в нем -- эпицентр «Костра». Теперь, пожалуй, можно объяснить, почему дальняя дорога звала поэта. Стихотворение «Прапамять» заключает в себе антиномию: И вот вся жизнь!

Круженье, пенье,

Моря, пустыни, города,

Мелькающее отраженье

Потерянного навсегда.

И вот опять восторг и горе,

Опять, как прежде, как всегда,

Седою гривой машет море,

Встают пустыни, города.

Вернуть «потерянное навсегда» человечеством, не пропустить что-то настоящее и неведомое во внутреннем бытии людей хочет герой. Поэтому называет себя «хмурым странником», который «снова должен ехать, должен видеть». Под этим знаком предстают встречи со Швейцарией, Норвежскими горами, Северным морем, садом в Каире. И складываются на вещной основе емкие, обобщающие образы печального странничества: блуждание -- «как по руслам высохших рек», «слепые переходы пространств и времен». Даже в цикле любовной лирики (несчастливую любовь к Елене Д. Гумилев пережил в Париже) читаются те же мотивы. Возлюбленная ведет «сердце к высоте», «рассыпая звезды и цветы». Нигде, как здесь, не звучал такой сладостный восторг перед женщиной. Но счастье -- лишь во сне, бреду. А реально -- томление по недостижимому:

Вот стою перед дверью твоею,

Не дано мне иного пути.

Хоть я знаю, что не посмею

Никогда в эту дверь войти.

Неизмеримо глубже, многограннее и бесстрашнее воплощены уже знакомые духовные коллизии в произведениях «Огненного столпа». Каждое из них -- жемчужина. Вполне можно сказать, что своим словом поэт создал это давно им искомое сокровище. Такое суждение не противоречит общей концепции сборника, где творчеству отводится роль священнодействия. Разрыва между желанным и свершенным для художника не существует.

Стихотворения рождены вечными проблемами -- смысла жизни и счастья, противоречия души и тела, идеала и действительности. Обращение к ним сообщает поэзии величавую строгость, чеканность звучания, мудрость притчи, афористическую точность. В богатое, казалось бы, сочетание этих особенностей органично вплетена еще одна. Она исходит от теплого, взволнованного человеческого голоса. Чаще -- самого автора в раскованном лирическом монологе. Иногда -- объективированных, хотя весьма необычно, «героев». Эмоциональная окраска сложного философского поиска делает его, поиск, частью живого мира, вызывая взволнованное сопереживание.

Чтение «Огненного столпа» пробуждает чувство восхождения на многие высоты. Невозможно сказать, какие динамичные повороты авторской мысли больше тревожат в «Памяти», «Лесе», «Душе и теле». Уже вступительная строфа «Памяти» поражает нашу мысль горьким обобщением: Только змеи сбрасывают кожи.

Чтоб душа старела и росла,

Мы, увы, со змеями не схожи,

Мы меняем души, не тела.

Затем читатель потрясен исповедью поэта о своем прошлом. Но одновременно мучительной думой о несовершенстве людских судеб. Эти первые девять проникновенных четверостиший неожиданно переходят к преобразующему тему аккорду: Я -- угрюмый и упрямый зодчий

Храма, восстающего во тьме,

Я возревновал о славе Отчей

Как на небесах, и на земле.

А от него -- к мечте о расцвете земли, родной страны. И здесь, однако, еще нет завершения. Заключительные строки, частично повторяющие изначальные, несут новый грустный смысл -- ощущение временной ограниченности человеческой жизни. Симфонизмом развития обладает стихотворение, как и многие другие в сборнике.

Редкой выразительности достигает Гумилев соединением несоединимых элементов. Лес в одноименном лирическом произведении неповторимо причудлив. В нем живут великаны, карлики, львы, появляется «женщина с кошачьей головой». Это «страна, о которой не загрезить и во сне». Однако кошачьеголовому существу дает причастие обычный кюре. Рядом с великанами упоминаются рыбаки и... пэры Франции. Что это -- возвращение к фантасмагориям ранней гумилевской романтики? Нет, фантастическое снято автором: «Может быть, тот лес -- душа моя...» Для воплощения сложных запутанных внутренних порывов и предприняты столь смелые ассоциации. В «Слоненке» с заглавным образом связано трудно связуемое -- переживание любви. Она предстает в двух ипостасях: заточенной «в тесную клетку» и сильной, подобной тому слону, «что когда-то нес к трепетному Риму Ганнибала». «Заблудившийся трамвай» символизирует безумное, роковое движение в «никуда». И обставлено оно устрашающими деталями мертвого царства. Более того, с ним тесно сцеплены чувственно-изменчивые душевные состояния. Именно так донесена трагедия человеческого существования в целом и конкретной личности. Правом художника Гумилев пользовался с завидной свободой, и главное, достигая магнетической силы воздействия.

Поэт как бы постоянно раздвигал узкие границы стихотворения. Особую роль играли неожиданные концовки. Триптих «Душа и тело» будто продолжает знакомую тему «Колчана» -- лишь с новой творческой энергией. А в финале -- непредвиденное: все побуждения человека, в том числе и духовные, оказываются «слабым отблеском» высшего сознания. «Шестое чувство» сразу увлекает контрастом между скудными утехами людей и подлинной красотой, поэзией. Кажется, что эффект достигнут. Как вдруг в последней строфе мысль вырывается к иным рубежам:

Так, век за веком -- скоро ли, Господь? --

Под скальпелем природы и искусства,

Кричит наш дух, изнемогает плоть,

Рождая орган для шестого чувства.

Построчные образы чудесным совмещением простейших слов-понятий тоже уводят нашу думу к дальним горизонтам. Невозможно иначе реагировать на такие находки, как «скальпель природы и искусства», «билет в Индию Духа», «сад ослепительных планет», «персидская больная бирюза»...

Тайн поэтического колдовства в «Огненном столпе» не счесть. Но они возникают на одном пути, трудном в своей главной цели -- проникнуть в истоки человеческой природы, желанные перспективы жизни, в сущность бытия. Мироощущению Гумилева было далеко до оптимизма. Сказалось личное одиночество, чего он никогда не мог ни избежать, ни преодолеть. Не была найдена общественная позиция. Переломы революционного времени обостряли былые разочарования в частной судьбе и целом мире. Мучительные переживания автор «Огненного столпа» запечатлел в гениальном и простом образе «заблудившегося трамвая»:

Мчался он бурей темной, крылатой,

Он заблудился в бездне времени...

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон.

«Огненный столп» тем не менее таил в своих глубинах преклонение перед светлыми, прекрасными чувствами, вольным полетом красоты, любви, поэзии. Мрачные силы всюду воспринимаются недопустимой преградой духовному подъему:

Там, где все сверканье, все движенье,

Пенье все,-- мы там с тобой живем;

Здесь все только наше отраженье

Полонил гниющий водоем.

Поэт выразил недостижимую мечту, жажду не рожденного еще человеком счастья. Смело раздвинуты представления о пределах бытия.

Гумилев учил и, думается, научил своих читателей помнить и любить «Всю жестокую, милую жизнь,

Всю родную, странную землю...».

И жизнь, и землю он видел бескрайними, манящими своими далями. Видимо, потому и вернулся к своим африканским впечатлениям («Шатер», 1921). И, не попав в Китай, сделал переложение китайских поэтов («Фарфоровый павильон», 1918).

В «Костре» и «Огненном столпе» находили «касания к миру таинственного», «порывания в мир непознаваемого». Имелось, наверное, в виду влечение Гумилева к сокрытому в душевных тайниках «его невыразимому прозванью». Но так, скорее всего, была выражена противоположность ограниченным человеческим силам, символ небывалых идеалов. Им сродни образы божественных звезд, неба, планет. При некоторой «космичности» ассоциаций стихи сборников выражали устремления вполне земного свойства. И все-таки вряд ли можно говорить, как это допускается сейчас, даже о позднем творчестве Гумилева как о «поэзии реалистичной». Он сохранил и здесь романтическую исключительность, причудливость духовных метаморфоз. Но именно таким бесконечно дорого нам слово поэта.

В данной статье мы рассматривали творчество Н. С.Гумилёва, влияние литературных пассионариев на его жизнь и поэзию.

Николай Степанович Гумилёв - один из самобытных поэтов «серебряного века», блестящий переводчик и теоретик стиха, создатель такого литературного направления, как акмеизм… Его заслуги перед российской и мировой литературой можно продолжать и продолжать.

Но остановимся непосредственно на нашей теме. Как известно из устных и письменных воспоминаний его современников и друзей, он с детства слыл начитанным человеком. И именно эта любовь к чтению сделала его настоящим поэтом, настоящим мужчиной, поскольку он в детстве был хилым и слабым ребенком. Читал он очень много - от французской литературы до охотничьих журналов. Но на этом диапазон его чтения не ограничивался. Увлекался он и приключенческой литературой. Его увлекали произведения о мужественных и бесстрашных людях. Мальчик жаждал романтики, приключений. Ему были интересны герои Буссенара, Майн Рида, Жюль Верна, Густава Эмара и Фенимора Купера. Он зачитывался приключениями «Детей капитана Гранта» и «Путешествиями капитана Гаттераса», «Всадником без головы» и «Оцеолой». Его современники изумлялись, видя, как Гумилёв, которому уже за тридцать, с увлечением читает Майн Рида.

Из выше перечисленного списка книг мы видим, что будущего поэта привлекали герои-пассионарии, независимо от возраста. Т.е., люди, у которых пассионарность была в характере. Так кто же такие пассионарии вообще, литературные - в частности, и какое влияние они имели на творчество Н. Гумилёва?

На рубеже веков в России началась новая эра не только в науке, но и в литературе и искусстве. В русской литературе появился новый герой - европеец, с загорелым лицом, в пробковом шлеме, сражающийся со львами и прочими тварями тогда еще экзотических стран, который пробирался сквозь непроходимые дебри тропических лесов, переправлялся через бурные реки и везде выходил победителем.

Но юный поэт увлекался классической литературой, а не новомодными романами.

Даже впоследствии, многие годы спустя сын поэта - Лев Николаевич Гумилёв, вспоминая свое детство, говорил: «К счастью, тогда в маленьком городе Бежецке была библиотека, полная сочинений Майн Рида, Купера, Жюля Верна, Уэллса, Джека Лондона и многих других увлекательных авторов, дающих обильную информацию, усваиваемую без труда, но с удовольствием. Там были хроники Шекспира, исторические романы Дюма, Конан Дойла, Вальтера Скотта, Стивенсона. Чтение накапливало первичный фактический материал и будило мысль».

Наверное, нечто аналогичное мог бы сказать и сам поэт, поскольку без знания этой литературы, без ощущения этой романтики невозможно понять ни его творчество, ни его жизнь.

В детстве Николай Гумилёв любил читать книги, в основном, о людях сильных и смелых, что способствовало развитию его мировоззрения и формированию как личности. «Мальчик без Майн Рида - это цветок без запаха», — это мнение А. Аверченко можно отнести и к юному Гумилёву.

Мир подростка был волшебным и недоступным для понимания непосвященных. Он жил в нескольких измерениях и парил на крыльях фантазии. Но детство, как самая интересная, длинная и волшебная сказка, очень быстро заканчивается. Мгновение - и совсем другой мир раскрывается перед ним, непростой и обыденный, в котором так мало удивительного! Благодаря воспоминаниям современников (Э. Голлербах, Вас. Немирович-Данченко, Н. Оцуп, Вс. Рождественский, В. Шкловский, и др.) мы знаем, что Николай Гумилёв за время своего детства сумел совершенствовать себя таким образом, что и дальше воспринимал жизнь как нечто удивительное.

В старших классах гимназии его увлек мир древней Эллады. Юношу волновали подвиги героев античности - Одиссея, Ахилла, Геракла. В своих произведениях, посвященных героям античности, он рассматривает содержание и движущую силу такого явления, как подвиг и воспевает величие их подвига. Впечатления от «Илиады» Гомера отразились в его творчестве.

Мы сказали, что «…увлечение рыцарскими романами не прошло даром», поскольку одним из главных образов юношеского периода творчества поэта был конквистадор. Этот образ фигурировал во многих приключенческих романах ХХ века. Именно под влиянием прочитанных книг, под впечатлением судеб литературных героев - Дон Кихота, Синдбада (должны заметить, что, как романтик, он не мог не читать сказок «Тысячи и одной ночи», поскольку в более поздних сборниках встречаются стихотворения на восточные темы) и др., Гумилёв и публикует первый полудетский сборник «Путь конквистадоров», где впервые встречается именно образ конквистадора. В отличие от реального конквистадора, беспринципного и алчного искателя богатств и золота, лирический герой Гумилёва предстает скорее как странствующий рыцарь, герой средневековых романов, гордый и неуязвимый, бесстрашный покоритель неизведанных стран.

Я конквистадор в панцире железном,
Я весело преследую звезду,
Я прохожу по пропастям и безднам
И отдыхаю в радостном саду.

После выхода в свет сборника «Путь конквистадоров» поэт надолго одел на себя маску конквистадора. Именно в этом сборнике отображен протест поэта против существующих канонов в поэзии и брошен вызов окружающему его миру. Он стремится постичь непознанные глубины, раскрыть образы экзотических стран.
В последних классах гимназии ему стали близки герои произведений Ницше, который стал входить в моду. Мысли о «сверхчеловеке» отображены автором в произведениях «Так говорил Заратустра», «По ту сторону добра и зла». Отголоски мыслей Ницше нашли отображение в творчестве Н. Гумилёва. В особенности поэту импонировал образ Заратустры. Именно этот образ подталкивает начинающего поэта к созданию «Песни Заратустры», где раскрывается характер героя. Само стихотворение также вошло в первый сборник. На увлечение Гумилёва идеалами Ницше обращали внимание некоторые исследователи творчества (А. Комольцев). Названный автор упрекает поэта в «философской и поэтической несамостоятельности», поскольку, продолжая свою мысль, указывает, что «повальное увлечение философией Ницше в начале века, литературная мода на его идеи и образы ставит под сомнение самостоятельность молодого Гумилёва к поискам «сверхчеловека». Но данная оценка творчества поэта субъективна, т.к. он не следовал моде, а создавал ее. Образ «сверхчеловека» встречается и в более поздних сборниках, но это уже не Заратустра. Это может быть и конквистадор, и капитан.

Нас было пять… Мы были капитаны.
Водители безумных кораблей…

Именно под влиянием литературных героев-пассионариев формируется жизненное кредо Николая Гумилёва, который хотел активно создавать свою жизнь, поскольку (по утверждению некоторых исследователей творчества поэта - А. Доливо-Добровольского) сам являлся пассионарием. Мещанское, обывательское прозябание, мерный уклад жизни не для него:

Всегда ненужно и непрошенно
В мой дом спокойствие входило,
Я клялся быть стрелою брошенной
Рукой Немврода иль Ахилла.

Для Гумилёва, как и для многих литературных героев-пассионариев, главное - подвиг, стремление к подвигу, и поэтому риск во имя идеи, пассионарность постоянно превосходит инстинкт самосохранения:

И если нет полдневных слов звездам
Тогда я сам звезду свою создам
И песней битв любовно зачарую.

Как любой пассионарий, Гумилёв был верен своим замыслам, стремился к развитию собственных идей и приобщения к ним окружающих. Для поэта были важны новые свершения и открытия, прославление своего имени как первооткрывателя, чем материальное благополучие.

Я всю жизнь отдаю для великой борьбы,
Для борьбы против мрака, насилья и тьмы.

Исторические личности - Колумб, Одиссей, Кук и др., ставшие лирическими героями произведений поэта, по мнению некоторых исследователей, «…мечутся по морю жизни и вынуждены без конца открывать, что нет цели, помимо Сверхмира. Мы считаем, что данное утверждение также субъективно, поскольку исторические личности всегда следовали поставленной цели.

И позже, в годы 1-й мировой войны, у Гумилёва пассионарность проявляется достаточно ярко. О бесстрашии поэта, о его смелости в полку ходили легенды. Он, как Дон Кихот, следовал поставленной цели, не сходил с намеченного пути, и с блеском преодолевал трудности:

Я не раз в упованье великой борьбы
Побеждаем был вражеской силой.
И не раз под напором жестокой судьбы
Находился у края могилы.
Но отчаянья не было в сердце моем
И надежда мне силы давала.
И я бодро стремился на битву с врагом,
На борьбу против злого начала.

Гумилёв, как истинный пассионарий, не стремился утверждать право победителя бранью и насилием. Он вел себя как настоящий рыцарь духа:

Но тому, о Господи, и силы
И победы царский час даруй,
Кто поверженному скажет: «Милый,
Вот прими мой братский поцелуй».

В лирике военных лет отразилась горячая любовь к своей Родине - России и к своему народу, но особенно остро проявились патриотические чувства поэта, когда он находился вместе с солдатами в окопах во время военных действий. Военная биография стала подтверждением его приверженности юношеской идее пассионарности. Будучи пассионарием в душе, он смог подтвердить в деле свой героический порыв и верность героям Буссенара, Верна и др. В военное время он, непрофессиональный военный, попавший вольноопределяющимся в кавалерийский полк, был для товарищей по оружию вдохновляющим примером. Он умел передавать окружающим пассионарное напряжение. Гумилёв заражал своими идеями и энтузиазмом всех окружающих.

Я волей своей заражаю людей.

Все испытанное и пережитое им на войне стало гимном его пассионарности.

Свое стремление к подвигу он сохранил до конца своих дней. Его арестовали летом 1921 г. якобы за участие в контрреволюционном заговоре. В застенках ЧК он держался мужественно, и, на вопрос конвоира, есть ли в камере поэт Гумилёв, ответил:

— Здесь нет поэта Гумилёва, здесь есть офицер Гумилёв.
Слова одного из его стихотворений можно отнести и к нему самому, хотя они обращены к читателям:

Но когда вокруг свищут пули,
И волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться, и делать, что надо.

Именно к тем читателям, которые по характеру такие же романтики и скитальцы, и как истинные пассинарии, ставят честь и свободу превыше всего. Он учит их не бояться трудностей, опасностей, преодолевать их.

В заключение хочется отметить, что именно такие люди, как Гумилёв, т.е. пассионарии, всегда окружены легендами, созданными друзьями, знакомыми, почитателями, потому что никто не воспринимает таких людей, как заурядность, поскольку они занимают умы многих поколений. Он стремился быть искренним, прежде всего, перед собой, чтобы собственные взгляды на жизнь не расходились с концепцией его поэзии. Литературные пассионарии оказали на творчество поэта огромное влияние, поскольку Гумилёв через всю жизнь смог пронести юношеский максимализм, гордость духа, пассионарность, веру в себя, и именно эта вера сделала его поистине «бессмертным русским поэтом»!

Использованная литература:

1. Давидсон А. Миры Николая Гумилёва, поэта, путешественника, воина. — М.: «Русское слово», 2008.

2. Делич И. Николай Гумилёв.// История русской литературы: ХХ век: Серебряный век / Под ред. Ж. Нива, И. Сермана, В. Страды и Е. Эткинда. - М.: Изд. группа «Прогресс» - «Литера», 1995.

3. Доливо-Добровольский А. Николай Гумилёв: поэт и воин. - СПб.: «Русская военная энциклопедия», 2005.

4. Гумилёв Л. Н. Этногенез и биосфера Земли. - М.:ООО «Издательство АСТ», 2002.

5. Гумилёв Н. С. Сочинения в 4-х тт. - М.: «Терра», 1990. - Т. 1, 2.

6. Кихней Л. Г. Николай Гумилёв: художественная литература и магия слова // Николай Гумилёв: художественная онтология и магия слова // Анна Ахматова и Николай Гумилёв в контексте отечественной культуры (К 120-летию со дня рождения А.А.Ахматовой). Мат. Межд. научно-практич. конф. Тверь-Бежецк, 21-22 мая 2009 года. Тверь: Научная книга, 2009. С.62-70.

7. Комольцев А. Русское ницшеанство и особенности композиции сборника Н.С.Гумилёва «Путь конквистадоров». //Гумилёвские чтения. Материалы международной конференции филологов-славистов. - 15 апреля 1996 г. СПб.: 1996.

8. Шубинский В. Николай Гумилёв. Жизнь поэта. - СПб.: «Вита Нова», 2004.

УДК 94(4/5)(075.8)(049.32)

П. Н.Базанов

Культура и история в творчестве Л. Н. Гумилева: рецензия на учебное пособие Ю. А. Сорокина и Н. Г. Суворовой «Евразийство Л. Н. Гумилева: к истории изучения степных цивилизаций Евразии» (Омск, 2015)

Culture and history in L. N. Gumilev"s works: review on course book «L. N. Gumilev Eurasianism: history of study of Eurasian steppe civilizations» by Yu. A. Sorokin and N. G. Suvorova (Omsk, 2015)

Сорокин Ю. А. Евразийство Л. Н. Гумилева: к истории изучения степных цивилизаций Евразии: учеб. пособие / Ю. А. Сорокин, Н. Г. Суворова; М-во образования и науки Российской Федерации, Федер. гос. бюджет. образоват. учреждение высш. проф. образования «Омск. гос. ун-т им. Ф. М. Достоевского». - Омск: Изд-во Омск. гос. ун-та, 2015. - 256 с. - ISBN 978-5-7779-1905-2: 100 экз.

В новом учебном пособии Омского государственного университета рассматриваются вехи сложной жизни и основные направления творчества одного из самых незаурядных мыслителей России ХХ в. - Льва Николаевича Гумилева (1910-1992). Л. Н. Гумилев, как известно, очень не любил, когда его представляли сыном поэтов Н. С. Гумилева и А. А. Ахматовой, всегда произнося ритуальную фразу: «Ну, я и сам чего-то в жизни достиг». Действительно, Л. Н. Гумилев известен как историк, географ, философ, культуролог и этнолог, но более всего знаменит благодаря своей теории «пассионарности» и пропаганде идей евразийства. Недаром именно последний термин вынесен первым в заглавие книги.

В период советского единомыслия, коммунистической идеократии, безраздельного властвования марксизма-ленинизма живой струей воздуха были работы Л. Н. Гумилева, пробивавшиеся свозь плиты цензуры. В этот период нашей истории нельзя было читать эмигрантские книги и журналы, и мы узнавали основные постулаты евразийства в пересказах Л. Н. Гумилева.

«Востокофильство» («востокоцентризм») как идеолого-философское направление русской мысли имеет многовековую традицию противопоставления «западничеству» и «славянофильству» («почвенничеству»), но сам термин появился только в 1920-х гг. Основателями евразийства являются Н. С. Трубецкой, П. Н. Савицкий, П. П. Сувчинский. Чуть позже к ним примкнули Г. В. Вернадский, Л. П. Карсавин, Н. Н. Алексеев, В. П. Никитин, Э. Хара-Даван, Я. А. Бломберг и многие другие.

В 1956 г. из эмиграции вернулся сын известного художника и философа Н. К. Рериха -Юрий Николаевич Рерих, который подружился с вышедшим из ГУЛАГа Л. Н. Гумилевым и помог связаться с П. Н. Савицким и Г. В. Вернадским. Лев Николаевич долгие годы не только получал от зарубежных евразийцев в подарок из-за границы книги и периодику, но и рекомендации, какую литературу и источники надо привлечь. Они обсуждали проблемы истории и географии с евразийских позиций, нюансы их теории. При этом самобытность Л. Н. Гумилева как мыслителя настольно уникальна, что не вписывается в рамки классического или «левого» евразийства, а представляет новую теоретическую систему - «неоевразийство», не говоря уже о его идее «пассионарности» и «пассионариев» (даже следов которых нет у эмигрантов-классиков). Вместе с тем Л. Н. Гумилев творчески «обновил» евразийство, добавив свои теории «пассионарности» и «этногенеза». Поэтому правильнее в отношении творчества ученого говорить о «неоевразийстве», тем более что в творчестве Л. Н. Гумилева и, особенно, его восточных последователей появляются элементы русофобии, которую так пламенно обличали создатели евразийства у западников.

Авторы рецензируемой работы - доктор исторических наук, профессор Юрий Алексеевич Сорокин и кандидат исторических наук, доцент Наталья Геннадьевна Суворова - известные омские историки, много лет преподающие в Омском государственном университете им. Ф. М. Достоевского. Обширный преподавательский опыт отражен в структуре и тексте

РЕЦЕНЗИИ

учебного пособия. Книга разделена на введение, четыре главы, заключение, библиографический список и контрольные вопросы для студентов.

В первой главе «Феномен евразийства» дается анализ этому идеолого-философскому течению, рассматриваются вехи развития данного направления и современное восприятие и изучение евразийства в различных гуманитарных науках. Ю. А. Сорокин и Н. Г. Суворова сравнивают евразийство с концепциями славянофилов, Н. Я. Данилевского, К. Н. Леонтьева, В. П. Семенова-Тян-Шанского и др. Оригинальными можно признать и поиски параллелей евразийцев с сибирским областничеством.

Вторая глава «Творчество Л. Н. Гумилева» разделена на три раздела. В первом дается обзор трагической биографии Льва Николаевича: расстрел отца, «шеспировские» отношения с матерью А. А. Ахматовой, взаимная ненависть с семьей Пуниных (утверждают, что они послужили прообразом «людей химеры» Л. Н. Гумилева), два ареста, и в силу этого оторванность о науки на 20 лет, война, гонения и тяжелые условия жизни в 1950-1980-х гг., две защиты одной докторской, - все это наложило отпечаток на творчество мыслителя. В этой главе авторы учебного пособия поместили раздел о пассионарной теории этногенеза. При всей спорности этой теории, благодаря Л. Н. Гумилеву, придуманное им понятие пассионарности стало общеизвестным и употребляется в качестве синонима социальной и биологической активности. Термин «этнос» начали использовать не в старом этнографическом значении, а именно в новом - гумилевском. Понятия «субпассио-нарность» и «химера» используются в истории, политологии, культурологии и публицистике. В третьем разделе данной главе «Евразийство и Л. Н. Гумилев» рассматривается влияние евразийцев на мыслителя, их совместная антиевропоцентристская позиция, отрицание монголо-татарского ига и т. д. При этом Ю. А. Сорокин и Н. Г. Суворова ставят под сомнение почетный титул Л. Н. Гумилева - «последний евразиец», считая его очередным интеллектуальным кокетничаньем ученого мыслителя. Можно только согласиться с предпоследним предложением этой главы: «Оттолкнувшись от евразийства, Гумилев действительно выдвинул положения, под которыми, должно быть, не подписались бы ни Трубецкой, ни Савицкий» (с. 106).

Третья глава «Изучение Л. Н. Гумилевым истории степных цивилизаций Евразии. Степная трилогия» посвящена ориенталистским работам ученого, которые считаются наиболее научными в его творчестве. Это книги и статьи, в которых исследуются степные народы (хунну,

гунны, тюрки, монголы и др.), в них Л. Н. Гумилев удачно боролся с европейским расизмом, отказывавшим этим народам и их потомкам в статусе цивилизованности. Глава кончается разделом «Тюркские начала в русской истории. Золотая Орда и Русская земля», повествующим о самых спорных темах в многообразном творчестве ученого.

Последняя глава «Критика взглядов Л. Н. Гумилева в отечественной исторической науке», наверное, самая интересная в книге. Противоречивое, популяризаторское, своеобразное, эпатажное творчество Л. Н. Гумилева всегда вызывало самые разные противоречивые оценки -от апологетического восхищения до полного отрицания псевдонаучного хулиганства. С началом «перестройки» полемика о творчестве Л. Н. Гумилева приобрела массовый и, к сожалению, чаще всего ненаучный характер. «Освобождение» от марксистко-ленинской идеологии позволило напрямую без «политико-критического» подхода обратиться к манящим сюжетам творчества известного мыслителя. Ведь здесь сходились пути отечественной истории с историей зарубежной, включая диапазон исторических разделов всех смежных дисциплин - от географии до философии. Именно это чаемое «царство альтернатив» позволяло разгуляться интеллигентской фантазии, ранее ограниченной весьма жесткими рамками коммунистической идеологии. «Гумилевоведение», «левогумиле-воведение», «пассионариология», не побоюсь употребить эти полуанекдотичные термины, как и любая научная конъюнктура, породили множество непосредственных и опосредованных коммуникаций и привлекли к себе массу людей случайных, от «пенкоснимателей» до «праздношатающихся» в научной сфере.

Авторы учебного пособия рассматривают точки зрения известных ученых В. В. Мавроди-на, Л. С. Клейна, Б. А. Рыбакова, Ю. В. Бромлея, Я. С. Лурье, В. И. Козлова, Н. Я. Эйдельмана, А. Г. Кузьмина и др. В начале приводится общая точка зрения основных претензий оппонентов с цитатами и примерами, затем подытоживаются выводы, и по пунктам даются ответы на критику. Лучше всего, на взгляд рецензента, написал о теории Л. Н. Гумилева филолог и историк культуры Я. С. Лурье, который, по словам словам Ю. А. Сорокина и Н. Г. Суворовой, «полагал, что схема Гумилева основана не на научных гипотезах, опирающихся на факты, а на догадках, под которые факты потом подгоняются» (с. 173).

В историографии сложилась точка зрения о пренебрежительном отношении Л. Н. Гумилева к историческим источникам. Действительно, ошибки Л. Н. Гумилева порой носили настоль-

ко курьезный характер, что многие читатели его произведений гадали: они появляются по небрежности, или это специальный розыгрыш профессиональных историков. Как выявляются фактические данные, которые неизвестно откуда берутся через несколько веков, никто не мог понять. Ладно, если это про средневековый Китай или про Центральную Азию с Левантом, там подробности известны только узким специалистам, но когда читаешь про русскую историю феноменальные ляпы, тут уж поневоле задумаешься. А все эти «девицы, отблагодаривающие пассионариев самым доступным им способом» или знаменитое «так оно и было» в качестве высшего аргумента и т. д. - производили и производят трагикомическое впечатление. Недаром, даже А. Г. Кузьмин - совсем не идеал академической науки - предлагал ради Л. Н. Гумилева отрыть разделы юмора в исторических журналах.

К сожалению, в книге среди критиков Л. Н. Гумилева нет представителя эмигрантской харбинской научной школы, историка, востоковед-синолога Анатолия Гавриловича Малявкина (1917-1994). Так же как и Л. Н. Гумилев, он был заключенным ГУЛАГа, пережил многолетний запрет на научную деятельность в своей специальности. Его известная монография «Уйгурские государства в IX-XII вв.» (Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1984. 297 с.) порой умиляет читателя рассуждениями: есть такая точка зрения, можно поспорить с такой гипотезой. И всегда отдельный абзац: а еще Л. Н. Гумилев считает... с добавлением в конце - «откуда он это взял, никому не известно».

В то же время в указанном разделе зачем-то на протяжении пяти страниц (с. 184-194) излагается критика американского публициста А. Л. Янова, перед которым Л. Н. Гумилев - пример академичности, точности, научной объективности, академической традиционности и т. д.

Так же вызывает недоумение рецензента и один достопримечательный абзац в учебном пособии: «Признавая несомненную эрудицию своего оппонента, Н. Я. Эйдельман утверждал, что взгляды Л. Н. Гумилева, по его мнению, увлеченного своей теорией и впадающего в крайность, не только противоречат фактам, но и опровергаются фактами (с. 185). Оставим в стороне кажущуюся нам смешной убежденность Н. Я. Эйдель-мана в том, что теория может опровергаться фактами (мы вполне разделяем мнение Гегеля на этот счет и уверены, что теория может быть опровергнута только теорией, и если факт противоречит теории, тем хуже для факта; не может

быть теории, которая объясняет всю совокупность фактов; необъяснимые факты есть всегда и называется артефактами) и посмотрим, какими же фактами Н. Я. Эйдельмана пытается обозначить «слабости теоретических конструкций Л. Н. Гумилева» (с. 185). Не принадлежа к поклонникам Н. Я. Эйдельмана, надо заметить, что все его аргументы абсолютно справедливы. Монголо-татарское иго отбросило Русь на века назад, большинство городов было не раз разрушено, государственность ослабла, объединительные процессы затормозились, и, главное, уровень и многообразие русской культуры резко упали. Все эти постулаты подтверждаются огромным комплексом фактической информации от археологии до экономики. Рассматривать гумилев-ские анекдоты про военный союз Орды и Руси и «неграмотных монахов-летописцев» просто несерьезно. Возникает естественное желание поспорить и том, может ли теория опровергаться фактами? Может, ибо если теория не соответствует фактам - это неверная теория. Все факты правильная теория объяснить не может, но подавляющее большинство - может. А если теория заведомо построена на неверных фактах, то это фальсификация. А считать, что «факт противоречит теории, тем хуже для факта», - это как раз и есть признак методологической ненаучности.

Стоит отметить удачную структуру «Библиографического списка» учебного пособия. В «Основной литературе по евразийству» представлены работы самих евразийцев, монографии и статьи Л. Н. Гумилева. Далее следуют мемуары, воспоминания и переписка (включая труды самого Л. Н. Гумилева и воспоминания о нем), диссертационные работы о евразийстве и о Л. Н. Гумилеве, библиографические указатели и, наконец, «Статьи и монографии по теме исследования», «Интернет-ресурсы». Такая структура позволит студентам дополнительно ознакомиться с творчеством Л. Н. Гумилева, евразийством и их исследователями, последователями и оппонентами.

Можно только порадоваться, что в городе Омске, где Л. Н. Гумилев отбывал второе заключение (краеведы даже утверждают, что три первых дома на ул. Малунцева от ул. Нефтеза-водской построены мастерком историка) вышла книга о его жизни и творчестве. К сожалению, тираж книги - лишь 100 экземпляров, и с момента публикации она стала библиографической редкостью. Пожелаем авторам нового многотиражного, дополненного издания учебного пособия.